Диаобщество: Ода человеку

Март бушует на подмёрзшей грязи мостовых. Солнце светит, но от его света пока только трескаются губы. Мои руки пахнут ежевикой — где они только берут такое потрясающее мыло? Ни разу не видела такого в продаже. На мне тонкий льняной свитер молочно-кофейного цвета, широкие брюки и большой каменный круглый кулон из какого-то полудрагоценного зелёного камня, который привезла когда-то из Хельсинки. Хожу по незнакомой мне квартире босиком, потому что никогда не ношу тапочек — ни дома, ни в гостях из уважения к хозяевам. Накануне встречи, выступая с докладом в большом конференц-зале на работе, заметно посадила голос: временами он срывается на глухой сип, снова возвращаясь потом к нормальному тембру.

Из перечисленного Гога мог знать только про посаженный голос. Он неважно видит, у него проблемы с моторикой, поэтому трудно нормально передвигаться.

Ещё у него исколоты подушечки пальцев.

Ему двадцать лет, и таких красивых парней я никогда в своей жизни не видела, клянусь. Когда мы встретились с ним в центральном парке, я почти влюбилась.

Природа иногда чудит, сволочь нелогичная. Плевать, что в жизни мало движения — сложен, как греческий бог: рельефная мускулатура, широченные плечи, красивой формы спортивные ноги (как?!), красивые руки. Плевать, что он практически не видит красоты женщин — зато у него самого зелёные, без примеси всякого другого цвета, магнетические глаза, мужественные скулы правильного лица, которое излучает спокойное добро и какую-то, чёрт побери, нереальную открытость миру. В его роду явно были горцы — горбинка на носу придаёт ещё больше шарма, и когда смотришь на это лицо, тебе слышатся совершенные звуки неспешного грузинского хорала.

Тогда, в парке, не было ни одной, которая не остановила бы на нём взгляд.

Я завидую ему. Ему многие завидуют, хотя большинство по незнанию, конечно, жалеют.

Как он говорит! Честное слово, это голос небожителя. Любое радио купило бы такой голос за бешеные деньги. Бархатный, физически ласкающий ухо баритон, который вибрирует у вас в позвоночнике. Сначала — в ушную раковину, гуляет там, потом течёт в голову, медово там разливается — и дальше — в душу, наверное.

Не знаю, как кто, а меня влюбляет прежде всего ум. Гога очень умён. Великолепный собеседник и друг, ненавязчивый (какое там, к нему тянет магнитом огромное количество людей!), понимающий, временами ироничный, умеющий сначала с наивным выражением на лице довести тебя до белого каления, а потом, как из душа, окатить нежным и добрым «Ну не гундось, шучу!».

Тогда, в парке, он сидел на скамейке и негромко общался с сидящей рядом молодой ещё женщиной. Как потом выяснилось, это была его сестра, София. То ли кусты парковой сирени скрали из виду инвалидную коляску, то ли люди её просто не замечали, сразу попадая под власть его уверенной внутренней силы — сказать сложно. Но факт остаётся фактом: увидела только красивого брюнета в светлых джинсах и светлой же куртке. А про женщину подумала по незнанию: «повезло»…

И тут на меня, свернув откуда-то с дорожки, плюхнулась лапами собака. Огромный пёс, кажется, дог, подросток ещё, почти щенок, но ростом был здоровый, как жеребёнок. Автоматически схватила его за лапы, чтобы не потерять равновесие и не упасть, но инерция всё равно швырнула в сторону, к той самой скамейке, где сидели Гога с Софьей. Таким образом, на скамейке нас оказалось трое. Тогда я бесполезно отряхнула испачканное в полёте пальто, и мы познакомились. Разговорились. Подружились. Позвали в гости.

…Долго расспрашивали, какая такая работа журналиста. Как, что, не трудно ли. Гога сидел в старинном разлапистом кресле — наследстве от деда, и слегка улыбался, слушая. Софа сидела на краешке стола, свесив ноги. Было ощущение, что нахожусь у друзей, которых знаю тысячу лет.

Брат с сестрой занимают двухкомнатную квартиру, где каждый занимается своим делом. Софа — медик-интерн, Гога — я не ошиблась — записывает аудиодиски. Художественные книги, сказки. С компьютером работать не получается — слабое зрение, иначе бы стал писателем. Диктовать пробовали, не пошло. Внутренняя гордость, что ли. Ещё работает фотомоделью — его лицо узнаваемо и, как говорят, фактурно, а значит, востребовано. На рекламах, где можно сидеть, его у нас часто встречаешь.

Я во многом смотрела на Гогу ещё и глазами фотографа. У меня чесались руки взять портретный объектив и ангажировать Гогу на съёмку. Снимать глаза, руки, полуулыбку. Жаль, мыслей не фотографируют.

Диабет недавно, три года. Второй тип, поэтому колет себе только пальцы, измеряя кровь. Правда, результат обычно смотрит Софа — Гога не видит мелких цифр и текста. Зрение начало падать в подростковом возрасте, врачи называют разные причины. Да это уже и не важно — так он сам говорит. Бывает и хуже, мол, — и жжёт зелёным огнём глаз.

Гоша шёл тем вечером домой. Думал о своём и не заметил, что что-то не так. Спустя несколько минут, уже на подступах к дому, избила пьяная компания. Сильно. Приполз домой и на пороге потерял сознание. Переломами и ушибами не обошлось. С тех пор передвигается с трудом, хотя на его лице в эти минуты безмятежное спокойствие — хорошо владеет собой.

Пока мы сидим, дважды звонили в дверь. Оба раза Софья поднималась и делала шаг открывать, но Гога, тем же спокойным взглядом, твёрдо её останавливал и медленно, бесшумно шёл, опираясь на стены, в коридор. Щёлкал замок и слышались женские голоса. Гостьи. Сокурсницы с института, приятельницы.

Ещё раз, девушки и юноши, к сведению: привлекает не пафос, не деньги и даже не одно здоровье и красота. Привлекают ум и харизма — особый такой магнетизм. Стреляли глазками, видели: гости уже сидят. Аккуратно, неуловимо ускользали: «я как-нибудь зайду ещё, хорошо?»

Позже пришли три его хороших друга. Мы перезнакомились. Они шумно обсуждали какие-то свои дела, перебивая друг друга (Гога умеет успокаивать своим голосом, как мать — ребёнка, гладя по голове), смех звенел раскатами. Это — друзья, настоящие. «Они помогают всегда нам, как братья», — говорит на ухо Софа. Я кивала и тихо радовалась, что так бывает.

Можно влюбляться в людей не только как мужчина в женщину и наоборот. В этом — только секс. По-настоящему влюбляешься, когда хочешь жить жизнью другого. В этом нет ничего плотского и межполового. Это своего рода белая зависть относительно того, насколько богат у человека внутренний мир. В Гогу влюблены все, кто с ним знаком.

Голос с диска звучит из качественных, дорогих колонок. Мы сидим, пьём вкуснейший имбирный чай с мёдом. Гога улыбается глазами, Софья тонкими пальцами держит крекер, а я наблюдаю за ними обоими. И слушаю.

- Глупо желать незыблемой жизни. Мы хотим, чтобы время остановилось, чтобы любовь была вечной и чтобы ничто никогда не угасало, хотим всю жизнь нежиться в золотом детстве. Мы возводим стены, чтобы оградить себя, и эти самые стены станут когда-нибудь тюрьмой. Я узнал главное — чтобы стать счастливым, надо пережить состояние ужасной несчастливости. Если не пройти школу горя, счастье не может быть прочным. Нас ведь растили в поклонении одному богу — благополучию. Надо знать, кто ты есть и кого ты любишь. Надо завершиться самому, чтобы прожить незавершенную историю…

Это — отрывок из одной популярной книжки французского автора Бегбедера. Гога начитывает её текст.

Я глубоко задумалась, вдыхая запах имбиря.

Мария Митасова 

Оригинал статьи можно найти на Официальном сайте газеты ДиаНовости